Е. Е. Сапогова (Тульский госуниверситет)

ПОЭТИКА АВТОБИОГРАФИИ: К АНАЛИЗУ МОТИВОВ СУБЪЕКТИВНЫХ НАРРАТИВОВ В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ КОНСУЛЬТИРОВАНИИ

Развивающийся человек в пространстве культуры, Психология гуманитарного знания. Тезисы Всероссийской научно-практической конференции 26-27 октября 2004 г. (Тула, ТулГУ) / Под ред. Е. Е. Сапоговой. -- Тула: ТулГУ, 2004. -- С. 227-233.

В психологии понимание мотива традиционно связано с анализом побуждений к действию, но это -- не единственное значение термина "мотив", которое может быть в ней использовано. В последние годы в рамках социокультурных психологических исследований находит применение и та трактовка мотива, которая сложилась в культурологии, литературоведении, фольклористике -- как мотива повествовательного, что, на наш взгляд, открывает новые возможности в трактовке центральных тенденций в осмыслении субъектом своего жизненного пути. В рамках нарративного подхода, который проникает в современную практику консультирования, автобиография, выстроенная субъектом в контексте своего времени, традиций, опыта, культурных предпочтений и т.п., может рассматриваться как текст, как повествование, подчиняющееся не только психологическим, но и литературным законам.

Идея о существовании сюжетообразующих семантических единиц, сознательно или бессознательно положенных в основу рассказа о собственной жизни, кажется чрезвычайно продуктивной для практики психологического консультирования. В течение нескольких лет мы имели возможность отслеживать наличие таких мотивов в историях жизни наших клиентов.

Попытки понимания и толкования любой эпохи, любого артефакта в ней и самой человеческой жизни как комплексного артефакта привели исследователей к построению таких насыщенных метафорических категорий как "человек эпохи Возрождения", "постперестроечный человек", "человек постмодерна" и т.п. Так, к примеру, всеобщими мифологемами культуры XX в., находящими отражение как в доминирующих литературных прообразах идентификации, так и в осмыслении отдельным субъектом своего жизненного пути, можно считать человека-Солдата, человека-Рабочего, человека-Титана и др. (П. Козловски). Это не столько социологические или экономические категории, сколько экзистенциальные феномены -- как формы отношения к бытию, как "типы экзистенции". Думается, что Г. Г. Шпет, размышляя в своё время о типах личности в историко-культурном контексте эпохи, имел в виду что-то подобное.

Например, тип "Рабочий", достаточно характерный для людей старшего поколения, в своём воплощении требует жертвовать индивидуальностью и чувствами, принять лишения во имя прогресса и воли к власти, осуществить жёсткое самоопредмечивание, обесценить труд, продемонстрировать готовность к аскетизму, жертве всем, чем угодно, готовность к унификации и мобилизации, "сращение" с массой и т.п. Тип "Рабочий" в индустриальные 30-е годы воспринимался как единственная репрезентативная фигура, способная господствовать с помощью своего "оружия", "орудия" и "оснащения" -- техники, но нуждающаяся в том, чтобы власть ему делегировали, "поручили". Как пишет немецкий поэт и философ Э. Юнгер в книге "Рабочий", "чем более циничную, спартанскую, прусскую или большевистскую жизнь будет он вести, тем лучше будет эта жизнь. Заданный масштаб заложен в образе жизни рабочего. Речь не о том, чтобы этот образ жизни сделать лучше, а в том, чтобы придать ему наивысший, решающий смысл жизни". Но органическая конструкция Рабочего с трудом может скрыть собственную пустоту и стремление присвоить полномочия и власть.

Анализ так осмысляемой категории мотива приводит к некоторым любопытным наблюдениям психологического характера. Е. М. Мелетинский предложил рассматривать мотив как инвариантный одноактный микросюжет, основой которого является действие. Б. Н. Путилов, выделяя мотивы-ситуации, мотивы-речи, мотивы-действия, мотивы-содержания и мотивы-характеристики эпического произведения, вывел феномен мотива за границы фабулы и сюжета повествования и придал ему смысловое измерение. Сходные тенденции обнаруживаются и в современных интертекстуальных исследованиях.

Г. А. Левинтон говорит о сюжетообразующем потенциале мотива: описываемый сюжет существует одновременно на двух уровнях -- как некая семантическая единица, некий смысл, инвариант (как мотив) и как реализация этого варианта, "изложение" смысла на определённом языке (собственно как сюжет). Опираясь на эту идею, можно сказать, что сюжет есть событийное развёртывание инвариантного мотива. А. Л. Бем считал, что мотив потенциально содержит в себе многообразные возможности развития и развёртывания, нарастания и осложнения побочными мотивами. С. Ю. Неклюдов рассматривает мотивы как своеобразные статические элементы повествования, взятые вне конкретных фабул. Называя их мотивами-образами или квази-мотивами, он считает их своеобразными "семантическими сгущениями", лежащими в основе сюжетопостроения. Н. А. Криничная, вслед за В. Я. Проппом, говорит о формально-логической разложимости мотива на элементы, каждый из которых в отдельности может варьировать.

Таким образом, мотив выступает как тема, фиксирующая смысловое движение сюжета в повествовании (В. Б. Шкловский). Именно он может быть интерпретирован в консультировании как центральная идея жизнеописания или повествования об отдельном значимом для субъекта жизненном эпизоде. Принципиально, можно предположить реализацию всей жизнью конкретного субъекта нескольких мотивов (страдания, странствия и т.д.). В этой связи небезынтересно вспомнить толкование Б. М. Гаспаровым мотивики романа М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита": отмечая его лейтмотивное построение, он говорит о таком принципе, при котором некоторый мотив, раз возникнув, повторяется затем множество раз в разных вариантах, в новых очертаниях, в многообразных сочетаниях с другими мотивами; при этом в роли мотива может выступать любой феномен, любое смысловое "пятно" -- событие, черта характера, элемент ландшафта, любой предмет, произнесённое слово, цвет, звук и т.д. Главное, что делает всё это мотивом, -- его бесконечная репродукция в тексте. В отличие от традиционного сюжетного повествования, где имеют место дискретные элементы типа персонажей или событий, здесь нет заранее заданного "алфавита", он строится непосредственно в развёртывании структуры и через структуру.

Иными словами, мотивы репрезентируют смыслы и связывают тексты в единое смысловое пространство. Текст есть некая смысловая "сетка связей" и одновременно "сетка мотивов" (Б. М. Гаспаров). В случае консультативной практики важное значение приобретает помещение этих сеток в широкие жизненные контексты субъекта. Вне контекстов мотивы утрачивают свою функцию сюжетообразования (Ю. В. Шатин, Т. ван Дейк). Автобиографический нарратив находится в двойном контексте -- это природный, внетекстовый мир и собственно диегесис, искусственно построенное пространство жизни, возникающее в повествовании, которые единомоментно соединяются в дискурсивном (смысло-речевом) контексте беседы консультанта и клиента. В результате этого семантически мотив превращается в символически предельно сжатый комплекс мотивов; как семантическая единица он гносеологичен, как онтологический феномен он континуален (В. И. Тюпа). Мотив автобиографии есть явление расщепления на составляющие некоторого центрального, значимого для субъекта семантического поля.

В контексте сказанного в анализе автобиографического повествования могут быть выделены следующие смысловые пункты (И. В. Силантьев).

1. Мотив и повествование. Повествовательным началом проникнуты практически все дискурсы культуры и общества, поэтому любой конкретный нарратив облекается в соответствующую повествовательную (фабульную и сюжетную) форму. Повествование есть изложение некоторых событий, в котором фиксированы существенные с точки зрения субъекта моменты, поэтому мотивы всегда репрезентированы излагаемыми событиями.
2. Мотив и событие. Центральной характеристикой мотива является действие, совершаемое героем или вызванное другими силами. В семиотическом плане это такое действие, которое приводит к событийному переходу героя "через границу семантического поля" (Ю. М. Лотман). Событие, в отличие от мотива, всегда единично, конкретно, уникально (ср.: мотив убийства в русской литературе и событие убийства старухи-процентщицы в "Преступлении и наказании" Ф. М. Достоевского или мотив блудного сына и стать блудным в результате совершения определённых действий -- ухода из родительского дома, странствований, покаянного возвращения и т.д.). В этом качестве мотив всегда привносит в повествование новую информацию, необходимую для движения автобиографического сюжета (В. И. Тюпа).
3. Мотив и герой. Вопрос о различении персонажей и героя в литературном повествовании Ю. М. Лотман решал следующим образом: персонаж выступает как участник действий в фабуле, герой -- как участник событий в сюжете, обнаруживающий семантическую причастность к центральному мотиву. В консультативной практике, на наш взгляд, ситуация ещё более определённая: герой автобиографии -- сам клиент в комплексе своих жизненных контекстов; другие персонажи лишь "поддерживают" реализацию основного мотива героя-клиента.
4. Мотив и хронотоп. М. М. Бахтин говорил о хронотопичности (сюжетогенном смыкании времени и пространства в литературном произведении) как собственной характеристике основного мотива, поскольку сама его структура предполагает семантическое наполнение признаками пространства и времени (например, в мотиве встречи).
5. Мотив и тема. Этот пункт анализа связан к выделением ключевого слова, характеризующего мотив (мотив пути, измены, встречи, уединения, чуда, чистоты и т.д.). В нарратологическом анализе, как отмечает И. В. Силантьев, принято различать предикативные (сязанные с действием -- мотив убийства, мотив измены и т.д.) и непредикативные обозначения мотива. В последнем случае к называнию мотива, на наш взгляд, могут быть привлечены идеи архетипической психологии К. Г. Юнга, и тогда можно говорить о темах трикстера, страдания, мудрости, волшебства, терпения, борьбы, предательства, победы, спасения и т.д. Во всех случаях тема является остановленным смыслом повествования в каждом его фабульно оформленном моменте, всяким промежуточным смысловым итогом развития нарратива.
6. Мотив и переживание. События, характеризующие мотив, -- это не просто внешние объективные происшествия или действия субъекта, это и внутренние переживания. Именно их содержание в форме мыслей и чувств, как правило, адресовано консультанту. Характеризуя их, можно отметить, что эти переживания есть качественные фиксации состояния изменения самого субъекта, несущие для него экзистенциальный смысл. Именно это делает мотив повторяемым, фиксируемым в автобиографическом нарративе. Сквозь призму индивидуального переживания мы можем говорить о мотивах одиночества/взаимности, верности/предательства, потери/обретения, свободы и воли, странничества, изгнанничества, нужности/отвергнутости, мщения и т.д.
7. Мотив и лейтмотив. Повторяющийся, постоянно воспроизводящийся в новых связях и контекстах мотив автобиографического повествования можно называть лейтмотивом. Он представляет собой типичный паттерн поведения и эмоционального реагирования и позволяет анализировать не только жизненный путь, но и личностные характеристики субъекта.
8. Семантика мотива. Любой мотив имеет ряд вероятностных выражений, конкретных воплощений в автобиографическом повествовании, актуализирующихся "здесь-и-сейчас". На одной и той же речевой единице (одиночество, встреча, страдание и т.д.) вероятностно актуализируются разные семантические содержания ("одиночество вдвоём"; никем не понятый, покинутый, изгнанный, эскапировавший, затерявшийся в толпе, осиротевший; движущийся отдельно от других и т.д.). Семантическим инвариантом мотива (ядром), вслед за В. Я. Проппом, считается его функция, предполагающая спектр фабульных вариантов (варианты или "оболочки" мотива). Некоторые содержания для конкретного субъекта прочнее удерживаются в орбите его семантики; они ближе к функциональному смысловому ядру, сжимаются до индивидуально принятого символа и, следовательно, имеют больший объяснительный потенциал в понимании особенностей данного человека.
9. Мотив, сюжет, фабула автобиографического повествования как культурные универсалии. Особый интерес представляет отнесённость конкретных лейтмотивов автобиографического нарратива с архетипическими сюжетами и фабулами, поскольку, с одной стороны, это помогает предсказывать типичную форму поведения субъекта в пространстве его жизни, а с другой -- создаёт возможность поиска вариантов терапевтической и коррекционной перестройки закрепившегося через первичную и вторичную социализацию лейтмотива. В работах Е. М. Мелетинского показано, что однородные мотивы суммируются, а новые мотивы, попадая в контекст имеющихся, преобразуются и дополняют их. Таким образом, любой мотив "живёт" в составе некоего "блока" (Б. Н. Путилов), где одни мотивы "притягивают" другие. Перестройка возможна за счёт того, что в консультировании притягиваются наименее вероятные, с точки зрения субъекта, для него мотивы (но вполне вероятные и осуществимые для других людей). В совместных воображаемых сессиях консультант и клиент придумывают потенциально возможные и принципиально иные варианты развёртывания жизни клиента, которые могут в дальнейшем стать основой перестройки линий поведения и самоотношения.
10. Мотив и жизненные стратегии. В психологическом смысле изначальный мотив, конечно, находится за повествовательной фабулой, поэтому причину именно такого построения автобиографического нарратива и стратегий "оцельнения" героя (В. И. Тюпа) мы можем лишь реконструировать, анализируя автобиографический текст.